Кобзар Аніта Олександрівна, 1932 р. н. [онука кобзаря Терентія Пархоменка]

И, когда дедушка женился, они были оба слепые. У них были дети, два сына было и три дочки. Один был инженер, он работал на заводе в Тюменской области. Это мой отец. Он умер. Младшая дочка бандуристка, рядом с ним похоронена. Вот она тоже умерла. Дальше была дочка, тоже умерла. Детей уже нет никого.
Ну, как это бабушка рассказывала, як мама моя рассказывала про дедушку, она говорила, что он был высокий такой, очень хорошо налаживал, когда приезжал в село. На нем были или красные шаровары, или синие шаровары. И всегда белая рубашка. К шароварам был подвязанный такой пояс. Вот он когда шел, за ним всегда бежали дети. И он им это все бросал, конфеты. Дедушка был очень хороший.
— Він був такий великий артист, він співав так. А чи він часом ходив по селах так тоже, як старець?
А. О.: У него ж была жена и несколько детей, ему надо было заработать на жизнь. Свою профессию, как профессию, он не хотел передать детям, потому что он играл не то, что он хотел, а играл, что ему заказывали. Но вот эта тетя Дуня, она научилась играть, потому что она была у него в поводырях. И она научилась играть. И тогда, когда его убили, когда это случилось, она ж тоже там была.
— А що там случилось?
А. О.: Как рассказывала бабушка, она ж там не присутствовала, как могла передать эта девочка, она ж тоже была еще не такая, небольшая. Там шото ему заказали исполнять, гимн какой-то, марш какой-то, а он исполнил вот эту ж песню – “Самодержавие разрушим”. И его тогда начали бить. Если б не та девочка, так его бы вообще убили. Бедная бабушка говорит: «Как он так, как получилось, что он вот это сделал?». Говорит: «Может там это. Или они ему может уже так надоели, что он такое сделал». В общем, погиб, известно. И когда его уже везли, его уже привезли домой, он уже занемог, и он уже все время кашлял.
— Чуєте, а чи вони були солдати? чи хто ці люди, котрі його попросили пісні?
А. О.: Нет! Они просто там где-то гуляли, в каком-то городе.
— Це було тоді в 11-му році, так? Чи вони були такі російські, чи українські люди? чи котрі були?
А. О.: Не знаю.
— А він співав, шо самодержав’я?
А. О.: Ну, как-то, я уже забыла. Что все мы разрушим, и царей убьем. Есть такая песня. Я и пела ее, как-то пела уже ворт эту. Уже в школе. Ну, так это уже начали сами жить.
— Чи ця копанка тоді була? чи ти зробив уже фотокарточки?
А. О.: Она всегда была.
— Може там далі?
А. О.: Там кладка есть.
— А як ваш батько звався?
А. О.: Александр.
— Олександр. Самий старший, правда?
А. О.: Не, самая старшая была дочь. Палажка.
— А як вас звати?
Л. О.: Мене звати Люба.
— А рік народження?
Л. О.: 36-й.
— 36-й ви, це ви менша? Це ви двоюрідна сестра?
Л. О.: Рідна. Батько один.
— Ви тоже його дочка?
Л. О.: Да. Потому шо оце двір був такий.
— А цеглу де робили?
Л. О.: Робили із сирця.
— А це означає, ваш дід робив? ваш батько робив?
Л. О.: Дід не робив, дід же був сліпий.
— Ага! це батько?
Л. О.: Да, це вже діти. Вони ж почали церкву робить. Нада ж було все робить, потому шо вони ж не жили богато. А тут було багато.
— Правда? як він називався? прізвище?
Л. О.: Виноградов. А то, як звуть, я вже забула.
А. О.: Там жила его жена, которая пошла к нему нянечкой. У него было трое детей, и она пошла туда нянечкой. Она была неописуемой красоты, и он в нее влюбился, и потом женился. Но женился, уже было пятеро детей, он всем управлял. Она говорит — уезжай оттуда! Так особенно она была хорошая, бедным там даст и яблок, и все. Так хорошо о них отзывалися.
— Чи було в них багато наймитів?
А. О.: В них была большая семья, и мама говорила, что они все работали.
— Правда?
А. О.: Но на них работать было, они платили хорошо. Но и сами дети их тоже работали. У них было 7 или 8 детей. Работали. Ну, они может не были уже такие, просто сельские помещики, не такие уже богатые.
— Чи ваша мати працювала в них часом?
А. О.: Нет.
Л. О.: У нас раньше ж було землі, у дєда була земля. Це не вся земля. Тут стільки було землі.
А. О.: У их была своя земля полностью. Там и кони, и коровы, и все было. Дети работали, дети были зрячие. Они жили неплохо. Потому что, когда уже дедушки не стало.
— А коли колгосп починався, чи ви вже не пам’ятаєте?
А. О.: Як колгосп починався, уже ж тогда дедушки не было. А отец тогда кончил техникум ветеринарный. Ну, он, отец вступил в колхоз и землю отдал.
— Це вони самі вступили?
А. О.: Я вам не скажу точно, я должна сказать, что и отец, и мать у нас были люди не настолько требовательные, они соглашались со всем. Вели они жизнь такую, ко всему приспосабливались и жили. Ну, сейчас это большое дело. Мы пенсионеры, живем тут, и ягоды, и все закроем. Это большое подспорье, самому на себя работать.
Л. О.: Ви знаєте, шо я вам не скажу цього, цього не скажу. Оце установлювали, оце.
— А бандура до кладовищі тільки несли?
Л. О.: До кладовища.
— Чи і похоронили?
Л. О.: Нє, не похоронили. Вона осталась у тьотки, бандура, а тоді тьотка на їй довго ще грала. Це так як я ще грала. Доглядала я тьотку, там, де вона замужем була, а сюди її привезли, вона схотіла, шоб хоронили тут коло батька. Так уже тута. Дітей у її не було, а чоловік давно вмер. Так, а тоді тую бандуру там же в Будовці, де вони жили, так якийсь бандурист забрав, бандуру. Ну, а тоді вже, коли бандуру забрали кудись у музей. А куди в музей, не скажу.
— Чи ви часом чули, що тітка співає? пісні чи псалми?
Л. О.: Вона пісні співала українські все время.
— Чи було вже так, як батька, вашого діда не було, чи вона ходила по селах?
Л. О.: Вона не ходила по селах, вона все время була дома. А це як у районі, так вона сама може приїхать, у нас ось приїзжали, якісь то пісні записували, то вона сама одівалась красіво.
— А це було до війни? чи після війни?
Л. О.: Це після війни.
— А як ще був дід, чи вам може мати ваша розказувала, чи вони тоді ходили по селах?
Л. О.: Тоді вони ходили, потому шо як дєд умер, а була ж бідность, п’ятеро дітей, і ще баба була. Земля в їх то там була, все було, а тоді ж уже брат вийшов, та каже — тяжело косить, робить, піду я учиться, та пішов учиться. Він інститут кончав. Так ото лєтом він робить, а зимою учиться. Це я знаю з маминого расказу тоже.