Кобзар Аніта Олександрівна, 1932 р. н. [онука кобзаря Терентія Пархоменка]

— Він був такий великий артист, він співав так. А чи він часом ходив по селах так тоже, як старець?

А. О.: У него ж была жена и несколько детей, ему надо было заработать на жизнь. Свою профессию, как профессию, он не хотел передать детям, потому что он играл не то, что он хотел, а играл, что ему заказывали. Но вот эта тетя Дуня, она научилась играть, потому что она была у него в поводырях. И она научилась играть. И тогда, когда его убили, когда это случилось, она ж тоже там была.

— А що там случилось?

А. О.: Как рассказывала бабушка, она ж там не присутствовала, как могла передать эта девочка, она ж тоже была еще не такая, небольшая. Там шото ему заказали исполнять, гимн какой-то, марш какой-то, а он исполнил вот эту ж песню – “Самодержавие разрушим”. И его тогда начали бить. Если б не та девочка, так его бы вообще убили. Бедная бабушка говорит: «Как он так, как получилось, что он вот это сделал?». Говорит: «Может там это. Или они ему может уже так надоели, что он такое сделал». В общем, погиб, известно. И когда его уже везли, его уже привезли домой, он уже занемог, и он уже все время кашлял.

— Чуєте, а чи вони були солдати? чи хто ці люди, котрі його попросили пісні?

А. О.: Нет! Они просто там где-то гуляли, в каком-то городе.

— Це було тоді в 11-му році, так? Чи вони були такі російські, чи українські люди? чи котрі були?

А. О.: Не знаю.

— А він співав, шо самодержав’я?

А. О.: Ну, как-то, я уже забыла. Что все мы разрушим, и царей убьем. Есть такая песня. Я и пела ее, как-то пела уже ворт эту. Уже в школе. Ну, так это уже начали сами жить.

— Чи ця копанка тоді була? чи ти зробив уже фотокарточки?

А. О.: Она всегда была.

— Може там далі?

А. О.: Там кладка есть.

— А як ваш батько звався?

А. О.: Александр.

— Олександр. Самий старший, правда?

А. О.: Не, самая старшая была дочь. Палажка.

— А як вас звати?

Л. О.: Мене звати Люба.

— А рік народження?

Л. О.: 36-й.

— 36-й ви, це ви менша? Це ви двоюрідна сестра?

Л. О.: Рідна. Батько один.

— Ви тоже його дочка?

Л. О.: Да. Потому шо оце двір був такий.

— А цеглу де робили?

Л. О.: Робили із сирця.

— А це означає, ваш дід робив? ваш батько робив?

Л. О.: Дід не робив, дід же був сліпий.

— Ага! це батько?

Л. О.: Да, це вже діти.  Вони ж почали церкву робить. Нада ж було все робить, потому шо вони ж не жили богато. А тут було багато.

— Правда? як він називався? прізвище?

Л. О.: Виноградов. А то, як звуть, я вже забула.

А. О.: Там жила его жена, которая пошла к нему нянечкой. У него было трое детей, и она пошла туда нянечкой. Она была неописуемой красоты, и он в нее влюбился, и потом женился. Но женился, уже было пятеро детей, он всем управлял. Она говорит — уезжай оттуда! Так особенно она была хорошая, бедным там даст и яблок, и все. Так хорошо о них отзывалися.

— Чи було в них багато наймитів?

А. О.: В них была большая семья, и мама говорила, что они все работали.

— Правда?

А. О.: Но на них работать было, они платили хорошо. Но и сами дети их тоже работали. У них было 7 или 8 детей. Работали. Ну, они может не были уже такие, просто сельские помещики, не такие уже богатые.

— Чи ваша мати працювала в них часом?

А. О.: Нет.

Л. О.: У нас раньше ж було землі, у дєда була земля. Це не вся земля. Тут стільки було землі.

А. О.: У их была своя земля полностью. Там и кони, и коровы, и все было. Дети работали, дети были зрячие. Они жили неплохо. Потому что, когда уже дедушки не стало.

— А коли колгосп починався, чи ви вже не пам’ятаєте?

А. О.: Як колгосп починався, уже ж тогда дедушки не было. А отец тогда кончил техникум ветеринарный. Ну, он, отец вступил в колхоз и землю отдал.

— Це вони самі вступили?

А. О.: Я вам не скажу точно, я должна сказать, что и отец, и мать у нас были люди не настолько требовательные, они соглашались со всем. Вели они жизнь такую, ко всему приспосабливались и жили. Ну, сейчас это большое дело. Мы пенсионеры, живем тут, и ягоды, и все закроем. Это большое подспорье, самому на себя работать.

Л. О.: Ви знаєте, шо я вам не скажу цього, цього не скажу. Оце установлювали, оце.

— А бандура до кладовищі тільки несли?

Л. О.: До кладовища.

— Чи і похоронили?

Л. О.: Нє, не похоронили. Вона осталась у тьотки, бандура, а тоді тьотка на їй довго ще грала. Це так як я ще грала. Доглядала я тьотку, там, де вона замужем була, а сюди її привезли, вона схотіла, шоб хоронили тут коло батька. Так уже тута. Дітей у її не було, а чоловік давно вмер. Так, а тоді тую бандуру там же в Будовці, де вони жили, так якийсь бандурист забрав, бандуру. Ну, а тоді вже, коли бандуру забрали кудись у музей. А куди в музей, не скажу.

— Чи ви часом чули, що тітка співає? пісні чи псалми?

Л. О.: Вона пісні співала українські все время.

— Чи було вже так, як батька, вашого діда не було, чи вона ходила по селах?

Л. О.: Вона не ходила по селах, вона все время була дома. А це як у районі, так вона сама може приїхать, у нас ось приїзжали, якісь то пісні записували, то вона сама одівалась красіво.

— А це було до війни? чи після війни?

Л. О.: Це після війни.

— А як ще був дід, чи вам може мати ваша розказувала, чи вони тоді ходили по селах?

Л. О.: Тоді вони ходили, потому шо як дєд умер, а була ж бідность, п’ятеро дітей, і ще баба була. Земля в їх то там була, все було, а тоді ж уже брат вийшов, та каже — тяжело косить, робить, піду я учиться, та пішов учиться. Він інститут кончав. Так ото лєтом він робить, а зимою учиться. Це я знаю з маминого расказу тоже.